Геополитика европейской безопасности и сотрудничества

Последствия напряженности в отношениях России и США

Мэтью Рожански – директор Института Кеннана при Международном научном центре имени Вудро Вильсона. Ранее занимал должность заместителя директора программы «Россия и Евразия» в Фонде Карнеги за международный мир. В этой должности он выступил создателем программы Карнеги по Украине, возглавлял многолетний проект по поддержке российско-американского сотрудничества в сфере здравоохранения и сформировал рабочую группу второго трека для разработки мер по разрешению Приднестровского конфликта. С 2007 по 2010 год Мэтью Рожански занимал пост исполнительного директора организации «Партнерство за безопасную Америку». В годы работы в «Партнерстве» координировал межпартийные инициативы высокого уровня, направленные на улучшение российско-американских отношений, более активное участие США в мерах по нераспространению и контролю над ядерными вооружениями и привлечению ученых из разных стран мира к решению дипломатических задач. Мэтью Рожански занимает пост адъюнкт-профессора в Школе передовых международных исследований (SAIS) Университета Джонса Хопкинса и в Американском университете. Является участником Дартмутского диалога, российско-американской инициативы второго трека, направленной на урегулирование конфликтов и действующей с 1960 года.

В современном западном политическом и медийном дискурсе войны, стихийные бедствия и всевозможные гуманитарные кризисы воспринимаются как проблемы всеобщей важности. Соответственно, не принято задавать вопрос «Как это касается нас?», если речь идет о событиях, происходящих далеко за границами собственной страны. При этом от политических лидеров иногда ждут ответа на этот вопрос, особенно в тех случаях, когда они пытаются мобилизовать общественную поддержку для вмешательства в кризис, который кажется слишком далеким.

Наиболее распространенное обоснование западной тревоги по поводу украинского кризиса имеет отчетливый модернистский или даже постмодернистский оттенок. Как сказал президент США Барак Обама, «действия России на территории Украины бросают вызов послевоенному порядку», согласно которому «большие государства не имеют права угрожать малым». Существует множество формальных правовых инструментов, призванных закрепить согласованные правила поведения государств, однако ссылки на эти конкретные предписания приводятся редко. Скорее похоже, что западное возмущение по поводу присоединения Россией Крымского полуострова и вооруженного вмешательства на Донбассе вызвано очевидным пренебрежением, которое Москва демонстрирует в отношении «международного порядка» или правильного поведения «современной цивилизованной страны».

Действительно ли украинский кризис представляет собой угрозу глобальному порядку? Как объяснили Иван Крастев и Марк Леонард, «на протяжении последних трехсот лет Европа находилась в центре глобальной политики… Даже в период "холодной войны", когда глобальные супердержавы не были европейскими, порядок по-прежнему был сосредоточен вокруг контроля над Европой, а соперничество между демократическим капитализмом и советским коммунизмом воспринималось как борьба европейских идеологий»¹.  И действительно, именно в 1975 году на пике этого соперничества европейские и неевропейские державы собрались вместе, чтобы закрепить принципы Хельсинского заключительного акта, который заложил моральную, интеллектуальную и политическую основу Парижской хартии для новой Европы, принятой уже по окончании «холодной войны», и создания Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Таким образом, представляется, что пока Китай, Индия, Бразилия и другие восходящие неевропейские державы не будут готовы нести издержки и принять ограничения, связанные с задачей поддержания глобального порядка, ответственность будет лежать преимущественно на Европе, а значит - на ОБСЕ.

Если страны-участницы ОБСЕ несут такую уникальную ответственность за европейский и, соответственно, глобальный порядок в XXI веке, в состоянии ли они сейчас соответствовать этому вызову?

Представляя собой не столько юридически обязательную международную конвенцию, сколько продукт политического консенсуса стран-участниц, ОБСЕ зависит от сохранения политической воли этих самых стран, их стремления добиться сколько-нибудь значимого результата. Успех или провал ОБСЕ, таким образом, полностью зависит от взаимодействия между ведущими державами региона – прежде всего, США и Россией.

В сегодняшней атмосфере очевидной напряженности в отношениях между Москвой и Вашингтоном есть риск поддаться искушению и отвергнуть вероятность прогресса на дипломатическом направлении, тем более, в сложном многостороннем формате ОБСЕ. Однако вспомним: и сам Хельсинкский процесс 1972-1975 гг. зародился в период интенсивного соперничества между двумя блоками во главе с США и СССР, а это говорит о том, что разумный диалог и консенсус по основополагающим вопросам общей безопасности в пространстве ОБСЕ возможны, несмотря на нависшую угрозу конфликта между геополитическими соперниками, а вероятно, как раз вследствие этой угрозы. Таким образом, ключевой вопрос заключается в том, сформировали ли сегодняшние отношения между Россией и Западом контекст, который был бы в достаточной мере похож на ситуацию сорокалетней давности и снова подчеркнул бы необходимость перехода от конфликта к сотрудничеству, то есть контекст, в котором ОБСЕ могла бы сыграть центральную роль? Другими словами, является ли текущий конфликт новой «холодной войной» со всеми вытекающими из этого последствиями или же представляет собой что-то иное?

Текущий кризис и «холодная война»

В некоторых аспектах напряженность между Москвой и Вашингтоном в период после украинского кризиса кажется похожей на отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами в годы «холодной войны». С обеих сторон преобладающий тон политической дискуссии и общественной риторики сместился с беспокойства и пренебрежения друг к другу в сторону открытой враждебности, которая часто оборачивается демонизацией отдельных людей, в особенности – президентов обоих государств. Как утверждает Роберт Легвольд, крайне пропагандистские нарративы, которые можно услышать с обеих сторон, склонны описывать истоки текущего кризиса в абсолютных терминах: другая сторона видится как единственный виновник провокации и усугубления конфликта на каждом его этапе². 

В общении через официальные и неофициальные каналы ни одна из сторон не уделяет большого внимания усилиям по сохранению или укреплению сотрудничества даже в тех областях, где очевидны общие интересы, при этом общества двух стран и политические элиты оказывают серьезное давление на лидеров, настаивая на стратегии в духе принципа «око за око» в отношении противоположной стороны, что ведет к потенциально бесконечной эскалации санкций и контрсанкций. И наконец оба государства заняли противоположные стороны в череде опосредованных конфликтов в третьих странах, особенно на периферии постсоветского пространства и на Ближнем Востоке. Москва и Вашингтон, как и в годы «холодной войны», обеспечивают себе поддержку со стороны других государств, иногда создавая международные союзы или коалиции, которые пугающе похожи на геополитические блоки того периода биполярного противостояния.

При этом между нынешним и прошлыми конфликтами есть важные различия. Прежде всего, имеют место беспрецедентные по масштабу и глубине российско-американские контакты на уровне отдельных граждан, частных компаний и благотворительных или религиозных организаций.

Разумеется, связи между россиянами и американцами далеки от универсальных или полностью взаимных. Однако с обеих сторон поколения, выросшие уже после окончания «холодной войны», гораздо больше связаны друг с другом, чем даже советская и американская элиты еще полвека назад.

Молодые россияне совсем необязательно имеют более проамериканский настрой, чем их родители, однако они с более высокой долей вероятности владеют английским языком, бывали в США или Западной Европе и имеют доступ к неотфильтрованному образу Америки благодаря популярной культуре и социальным сетям. Мы не наблюдаем аналогичного уровня знакомства с русским языком с американской стороны, российской культурой и образом жизни, однако в случае американцев, имеющих профессиональные или личные контакты в России, эти связи шире и крепче, чем они были даже у американских экспертов по Советскому Союзу в течение большей части «холодной войны».

Диспропорции в уровне знаний друг о друге отражаются в общем дисбалансе сил в российско-американских отношениях по окончании «холодной войны». Проведя четверть века в статусе гипердержавы, США не привыкли считаться с интересами других глобальных игроков, включая Россию. Россия, со своей стороны, в значительной степени оправилась от своего постсоветского упадка, однако по-прежнему определяет свои приоритеты в региональных терминах и описывает глобальную систему как многополярную по своей сути³.

Тем не менее, американские и российские интересы были по большому счету совместимы в период после окончания «холодной войны» и всё еще совместимы во многих сферах, несмотря на серьезные разногласия по поводу Украины. Между двумя сторонами нет того серьезного идеологического барьера, который существовал в те годы, есть базовое согласие о принципах свободного рынка и даже основной формуле выборной демократии, несмотря на серьезный спор о том, в какой степени государство должно считаться с универсальными правами человеками и политическими свободами. И наконец, в годы «холодной войны неявная угроза взаимного гарантированного уничтожения была определяющим фактором в отношениях сторон». Сейчас же риск того, что соперничество США и России приведет к прямой конфронтации с использованием обычных или даже ядерных вооружений, воспринимается как угроза низкого уровня. Когда кандидат в президенты США от Республиканской партии Митт Ромни в 2012 году назвал Россию главной геополитической угрозой США, президент Барак Обама отверг эту позицию как пережиток прошлого, пошутив: «восьмидесятые просят вернуть их внешнюю политику, поскольку "холодная война" закончилась еще двадцать лет назад»⁴.

Исходя из этого, было бы разумно заключить, что несмотря на некоторое поверхностное сходство ситуаций, отношения между Россией и США сегодня достаточно существенно отличаются от того, какими они были в прошлом, и их нельзя поместить в ту же категорию конфликтов, что и «холодную войну».

Дальнейшее ослабление возможностей экономического и политического сотрудничества остается вполне возможным и даже вероятным, если украинский кризис не будет разрешен, однако существенно укрепившиеся связи России и Запада, основополагающий консенсус по вопросу о рыночном капитализме и отсутствие склонности к прямой конфронтации, характерные для последних двадцати пяти лет, должны оказать смягчающее воздействие на эти противоречия.

К сожалению, эта смешанная картина российско-американского взаимодействия имеет как положительные, так и отрицательные последствия для ОБСЕ, европейской безопасности и глобального порядка.

К положительным факторам можно отнести укрепление взаимного доверия, произошедшее в период после «холодной войны», отсутствие идеологического конфликта и значительный объем общих интересов, что говорит о том, что по-прежнему существует база для восстановления некоторого равновесия и продуктивной составляющей российско-американских отношений. Почти бесспорно любое «новое нормальное» состояние должно будет сразу же обратиться к вопросу об украинском кризисе и, вероятно, будет подразумевать принятие Россией стратегии, позволяющей прекратить текущее вмешательство, сохранив при этом свое лицо, а также постепенное смягчение почти всех санкций США и ЕС, кроме некоторых, имеющих символическое значение. Это никоим образом не устранит тех расхождений, которые сформировались по украинскому вопросу, однако позволит вернуться к ограниченному прагматичному сотрудничеству в сферах общих интересов, включая взаимодействие в формате ОБСЕ.

При этом есть и тревожная оборотная сторона того факта, что российско-американские противоречия сегодня не полностью воспроизводят ситуацию времен «холодной войны». Без жесткого идеологического соперничества и почти универсального геополитического конфликта между ядерными сверхдержавами, как в годы «холодной войны», и россиянам, и американцам сегодня не хватает острого страха того, что кризис может выйти из-под контроля, а ведь на протяжении полувека именно этот страх играл сдерживающую роль, препятствуя намеренной или случайной эскалации конфликта. Другими словами, хотя Россия и США по-прежнему имеют возможность уничтожить друг друга и весь мир, ставки в российско-американском конфликте могут восприниматься как недостаточно высокие для того, чтобы какая-либо из сторон чувствовала необходимость пойти на уступки во избежание конфликта или тем более ради достижения нового устойчивого консенсуса по вопросу о европейской безопасности.

Восприятие ставок в российско-американской конфронтации как более низких – это не только результат относительно более высокого уровня связанности между российскими и американскими гражданами, компаниями и социальными группами, который можно наблюдать сегодня. Восприятие также зависит от личного опыта. В течение последней четверти века, несмотря на частые разногласия по вопросам региональной безопасности, торговли и особенно прав человека, Россия и США не приближались к тому типу острых кризисов и опосредованных конфликтов, которые в годы «холодной войны» служили постоянным напоминанием об опасности эскалации. Сам Хельсинский процесс начался в атмосфере разрядки, которая последовала за вспышками напряженности в Берлине в 1948 году, в Корее в 1950-1953 годах, в Венгрии в 1956 году, на Кубе в 1962 году, в Чехословакии в 1967 году и во Вьетнаме с середины 1960-х годов, причем каждый из этих кризисов мог стать первым залпом более масштабной конфронтации.

Признавая, что региональные или опосредованные конфликты, в которых сталкивались американские и советские интересы, создавая серьезный риск перерастания конфликта между сверхдержавами в ядерный, к 1970-м годам лидеры в Москве и Вашингтоне пришли к выводу, что должны установить основополагающие рамки для сосуществования и сотрудничества, в которых соперничество будет продолжаться, но чрезмерные амбиции будут отодвинуты в сторону, чтобы избежать масштабной катастрофы. Некоторым советским и американским лидерам – в особенности Генри Киссинджеру, Ричарду Никсону, Рональду Рейгану с американской стороны и Леониду Брежневу, Юрию Андропову, Михаилу Горбачеву с советской стороны – удалось выстроить относительно стабильные рабочие отношения и иногда даже личное взаимопонимание.

В настоящее время личные отношения между представителями американского и российского руководства можно назвать в лучшем случае холодными. Даже в 2009 году на пике «перезагрузки», призванной укрепить российско-американские связи, президент Обама назвал Владимира Путина человеком, который «одной ногой стоит в прошлом»⁵, а после начала украинского кризиса Обама заявил, что президент России ведет себя нецивилизованно и находится «не на той стороны истории»⁶.  Будучи более осторожным в своих публичных высказываниях, Путин, как представляется, не испытывает ни особого уважения, ни симпатии к Обаме. Кроме того, на внутриполитической арене на обоих президентов сейчас оказывается давление в направлении усиления конфронтации, и оба лидера понимают, что компромисс с противоположной стороной позволит политическим оппонентам, обозревателям и широкой общественности обвинить их в слабости.

Возможен ли новый консенсус в области европейской безопасности?

Могут ли Россия и США достичь существенного прогресса по вопросу об общей безопасности в евро-атлантическом и евразийском пространстве в свете этих значительных сдерживающих факторов?

Как отмечалось выше, серьезное улучшение российско-американского взаимодействия невозможно без прогресса по разрешению кризиса на территории Украины и вокруг нее. Этот прогресс должен, как минимум, предполагать устойчивое перемирие, чтобы остановить насилие в Донбассе, и меры, которые не позволят сторонам существенно перевооружаться или готовиться к новым столкновениям в будущем.

Как правильно отмечено в Минских соглашениях, прекращение огня должно сопровождаться внутриукраинским политическим процессом, направленным на восстановление украинского суверенитета и территориальной целостности при закреплении особого статуса сепаратистских регионов, приемлемого для всех сторон⁷.

Хотя прекращение боевых столкновений и политическое урегулирование внутри Украины остро необходимы для снятия напряженности, прогресс в диалоге между Россией и Западом по более широкому спектру вопросов евро-атлантической и евразийской безопасности также потребует более широкого подхода к разрешению регионального конфликта, частью которого является Украина. В этом контексте основа для компромисса может включать несколько ключевых шагов.  

Во-первых, Россия и Запад могли бы согласовать временный мораторий на предлагаемые ими альтернативные интеграционные проекты на постсоветском пространстве. Если не принимать во внимание страны Балтии, то ни одно постсоветское государство не смогло успешно осуществить такой интеграционный переход без серьезных проблем в области политики, экономики и безопасности, при этом ни западный, ни российский интеграционные проекты не могут пока предложить убедительной перспективы совместимости или даже сосуществования, которые имеют огромное значение для экономического успеха региона в долгосрочной перспективе. Конкуренция между проевропейским и пророссийским / евразийским интеграционными проектами в области экономики, политики и безопасности оказала смешанное воздействие на отдельные постсоветские экономики и при этом очевидным образом привела к усугублению напряженности между Россией и Западом, что имело разрушительные последствия для всего региона. Временная остановка этой геополитической «земельной лихорадки» по меньшей мере дала бы правительствам стран региона передышку и возможность подготовить население и реструктурировать экономику, чтобы более эффективно осуществить какую-либо интеграционную программу в будущем. В то же время эта пауза освободила бы пространство для столь остро необходимого прямого диалога между Россией и Западом.

Вторым шагом в рамках такого диалога должно стать возрождение и подтверждение основополагающей идеи о том, что границы должны изменяться только мирным путем и только по взаимному согласию населения региона и той страны, частью которой этот регион является. Это подтверждение в неявной форме признавало бы, что вмешательство НАТО в дела Югославии и последующее получение Косовом независимости, против которых на протяжении долгого времени выступает Россия, представляют собой исключение из правила, но оно также признавало бы, что захват и присоединение Россией Крыма являются явным нарушением, против которого продолжат выступать Украина и Запад. Если обе стороны восстановят приверженность общим принципам, то эти две ситуации, выпадающие из полувекового опыта в целом стабильных и безопасных границ, можно будет рассматривать с более продуктивной точки зрения: как оспариваемые исключения, которые не отменяют основополагающего правила, а не как основу для взаимных обвинений и усиливающейся конфронтации, как это было в последние годы.

Третьим шагом в рамочном решении украинского кризиса должна стать договоренность о том, что иностранные вооруженные силы не должны размещаться на территории другого государства без его согласия. Поскольку в последние двадцать пять лет было много споров по поводу легитимности размещения российских войск на постсоветском пространстве, включая их размещение на юго-востоке Украины, нет сомнений, что России придется предложить конкретные меры, которые убедят США, Европу и ее собственных соседей в том, что она по-прежнему рассматривает этот принцип как ключевой постулат европейской безопасности. Несмотря на украинские и западные утверждения об обратном, Россия все еще не признала формально, что ее солдаты принимают участие в оккупации украинской территории, однако она согласилась поддержать условия Минского перемирия и взаимного отвода войск. В контексте общего прекращения столкновений Россия могла бы поддержать украинскую инициативу создания международной миротворческой миссии, в которой и сама могла бы принять участие. Мандат такой миссии включал бы проверку вывода всех иностранных бойцов из региона и закрытие российско-украинской границы.

Ни один из этих ключевых принципов не может получить полноценного развития в отрыве от других. Продвижение таких положительных инициатив с обеих сторон также требует американского и российского участия в серьезном диалоге по более масштабным вопросам европейской, евро-атлантической и евразийской безопасности в их долгосрочной перспективе. Как мог бы проходить подобный диалог?

Наилучшие шансы, вероятно, связаны с возвращением к изначальным Хельсинским принципам, которые были согласованы путем переговоров стран региона в контексте «холодной войны» между двумя блоками во главе с Москвой и Вашингтоном. В настоящее время и США, и Европа, и Россия заинтересованы в возобновлении именно такого диалога, однако не будет – и не должно быть – возврата к «балансу страха» времен «холодной войны», который тогда оказывал давление на все стороны, подталкивая их к серьезному участию в первоначальном формате Хельсинского процесса.

Вместо этого, стимул к новому диалогу о региональной безопасности должен в большей степени исходить от самой Европы, и европейские государства должны играть более центральную роль, сопоставимую с их укрепившимися силами.

Соединенные Штаты не устранятся от этого процесса. Однако будучи наиболее сильным глобальным игроком, Вашингтон сталкивается с беспрецедентным спектром вызовов: от необходимости гасить традиционные и негосударственные конфликты на Ближнем Востоке и в Центральной Азии до необходимости отвечать на потенциально катастрофические последствия глобального изменения климата и кибератак. В результате многолетние призывы США к своим европейским союзникам и партнерам принять на себя более весомую часть бремени, связанного с обеспечением собственной безопасности, теперь звучат чаще и громче, хотя Вашингтон и торопится дать дополнительные заверения союзникам по НАТО. Что еще важнее, способность Европы предпринимать скоординированные усилия сейчас выше, чем когда-либо, к этому ее в том числе подталкивает необходимость отвечать на продолжающийся кризис в еврозоне и украинский кризис. Большое значение придается тому факту, что Германия постепенно осваивается в роли европейского гегемона, однако маловероятно, что Берлин откажется от общеевропейской инфраструктуры, в создании которой принял активное участие и с которой связаны столь серьезные финансовые и политические интересы.

Несмотря на официальную риторику с ее акцентом на уникальный евразийский путь России и все более тесные связи между Москвой и Пекином, нет оснований полагать, что Россия откажется от своего многолетнего стремления к равной роли в решении вопросов европейской безопасности. США и Европа могут быть уверены: если они будут открыты для возобновления серьезного диалога по вопросам региональной безопасности, то Россия как минимум сядет за стол переговоров. Более того, поскольку Россия и ряд европейских экономик за последнюю четверть века достигли более высокого уровня взаимозависимости, Россия и Европа должны понимать, что шаткость системы безопасности на континенте нанесет болезненный экономический ущерб всем сторонам, а это в свою очередь усугубит дестабилизирующие тенденции на противоположных концах политического спектра и в России, и в Европе.

Возобновленный диалог в Хельсинкском духе по вопросу о европейской, евро-атлантической и евразийской безопасности, разумеется, должен быть инклюзивным. Должны быть формально представлены все государства региона, а также другие акторы, имеющие серьезные интересы в регионе, такие как основные торговые партнеры и международные организации. Однако в практическом плане участники процесса должны также признать изменившуюся реальность региональных блоков, включая ЕС и НАТО, с одной стороны, и Евразийский экономический союз, Организацию Договора о коллективной безопасности и даже Шанхайскую организацию сотрудничества – с другой. Смысл столь открытого подхода заключается не в том, чтобы утопить сложные региональные проблемы в бесцветном море международных аббревиатур, а в том, чтобы диалог был направлен на решения, которые действительно могут работать на фоне более значительных интеграционных проектов региона и его взаимосвязей с миром в целом.

Несмотря на мощь, превосходящую силу любой отдельно взятой региональной державы, США не следует затмевать собой других участников этого возобновленного диалога. Прежде всего, России нужно продемонстрировать все значение ее текущего отчуждения от большей части Европы, а чрезмерно доминирующее американское лидерство, несомненно, отвлечет внимание от этого посыла. Что еще важнее, если Вашингтон надеется на появление устойчивого консенсуса, он должен быть готов уступить ведущую роль в этом процессе европейцам и оказать им поддержку, даже если некоторые из компромиссов не всегда будут полностью соответствовать его собственным ценностям.

Наиболее важная роль США будет заключаться в подчеркивании сохраняющейся силы коллективной безопасности, чтобы союзники по НАТО, члены ЕС и другие партнеры в регионе не испытывали опасений и сохраняли полную уверенность, предпринимая шаги в направлении всеобъемлющего урегулирования, которое отвечало бы их собственным интересам и интересам России.

И наконец, в дополнение к поиску компромисса на политическом уровне межгосударственный диалог должен способствовать продолжению непосредственного диалога между гражданскими обществами внутри и вокруг Европы. Такой диалог остро необходим, чтобы начать преодолевать дефицит доверия и доброй воли среди обычных граждан по всей Европе и особенно в восточной ее части, где россияне, украинцы, поляки, жители балтийских государств и другие народы воскрешают риторику и образы, взятые с самых черных страниц своей общей истории. Без устойчивого европейского консенсуса в области безопасности не будет примирения между обществами и внутри них, а без диалога гражданского общества, направленного на примирение, ни одна система безопасности не продержится долго.

Заключение: Хельсинки плюс 40

Близится к завершению четвертое десятилетие со времени принятия Хельсинского заключительного акта, и уже давно пора начать инклюзивный многоуровневый диалог, описанный выше. Было бы слишком оптимистично предполагать, что можно легко достичь нового консенсуса в области безопасности по модели Хельсинки, да и сам диалог необязательно должен укладываться в какие-то четкие временные рамки. Однако кризис на территории Украины и вокруг нее сегодня дает стимул действовать незамедлительно, чтобы предотвратить еще большую катастрофу, и это может подтолкнуть правительства и частных игроков к трудным шагам, которых они иначе постарались бы избежать или которые пытались бы отложить.

И хотя необходимо принять срочные меры для предотвращения дальнейшего насилия на территории Украины и сделать дальнейшие шаги по закреплению более продолжительного политического компромисса, урегулирование не будет полным, если оставить без внимания ухудшающиеся отношения между Россией и Западом в пространстве всего региона. Лучшим способом проявить это внимание стало бы возобновление того процесса, которому на пике «холодной войны» удалось произвести на свет Хельсинкский заключительный акт. Отношения между Москвой и Вашингтоном достигли низкой точки и в некоторых аспектах напоминают тот период, но предполагаемые риски текущей конфронтации сами по себе не являются достаточным стимулом, который побудил бы США и Россию выступить движущими силами диалога. Вместо этого Европа при поддержке Вашингтона должна сыграть ведущую роль, опираясь на свое укрепившееся единство и мощь и выходя из экзистенциальных политических и экономических кризисов, с которыми ей пришлось столкнуться в последние несколько лет.

Сорокалетний юбилей Хельсинкского заключительного акта совпадает с очередным острым кризисом в Европе и поднимает вопрос о том, готово ли сообщество европейских, евро-атлантических и евразийских государств ответить на столь мощный вызов.

На данный момент ответ неясен, но есть основания надеяться, что к следующему Хельсинкскому юбилею это сообщество уже восстановит устойчивый консенсус по вопросу о европейской безопасности, который сможет выдержать еще по меньшей мере полвека или даже больше. Сейчас концепция глобального порядка, обеспечивающего мир, человеческую безопасность и благосостояние, представляет собой полную надежд абстракцию. Однако возможно, что к моменту наступления этого отдаленного будущего она станет чем-то более реальным.